Я стояла у плиты, когда Антонина Петровна вошла на кухню. Не постучала, не спросила — просто вошла. Ключи от нашей квартиры у неё были с самого начала, и это всегда казалось нормальным. Семья же.
Чайник шипел. Я резала хлеб для бутербродов Алексею на работу. Обычное утро вторника.
— Иришка, — свекровь уселась на табурет, поправила очки на переносице. — Надо поговорить. Серьёзно.
Я кивнула, продолжая намазывать масло. Сердце дёрнулось — когда она так начинает, жди неприятностей.
— Мне шестьдесят скоро, — Антонина Петровна разложила на столе какие-то бумажки. — Праздник будет достойный. Ресторан заказала, «Купеческий двор», знаешь такой? Пятьдесят человек минимум. Меню уже согласовали.
Нож замер в руке.
— Антонина Петровна, мы… не обсуждали это.
— А что обсуждать? — она фыркнула, как всегда, когда была чем-то недовольна. — Я вас растила, помогала, когда Варя маленькая была — сидела с ней, пока вы на работе. Игорька тоже нянчила. Теперь моя очередь.
— Но ресторан — это дорого…
— Вы же семья, — она смотрела на меня поверх очков, словно сканировала. — Как иначе? Я сама платить не буду, конечно. У меня пенсия копеечная, вы же знаете. А вы с Лёшей работаете, зарабатываете.
Вода в чайнике кипела всё громче. Мне хотелось выключить его, но пальцы не слушались.
— Сколько это будет стоить?
— Да ерунда какая, — Антонина Петровна махнула рукой. — Тысяч восемьдесят, может, сто. Смотря какое вино возьмём. Ещё подарок нормальный надо — я давно на шубу смотрю в «Зимнем саду». Вы же не хотите, чтобы люди сказали, что родные пожалели для меня?
Сто тысяч. У нас едва хватало на ипотеку и школьные расходы детей. Я откладывала последние месяцы по три-четыре тысячи — мечтала купить себе нормальную зимнюю куртку, а не ходить в старой.
— Антонина Петровна, нам нужно подумать…
— Думать поздно, — она собрала бумажки со стола. — Я уже залог внесла. Праздник через месяц. Деньги нужны заранее, за две недели. Не подкачайте.
В коридоре застучали шаги. Алексей выбежал из ванной, застёгивая рубашку на ходу.
— Мам, ты уже здесь? — он виновато глянул на меня. — Слушай, я опаздываю жутко, на работе завал. Потом поговорим, да?
— Лёша, подожди…
— Некогда, Ир. Вечером, — он чмокнул меня в щёку, кивнул матери и выскочил за дверь.
Антонина Петровна довольно улыбнулась.
— Вот видишь. Лёша понимает. Главное — чтобы вовремя деньги перевели. Я списочек гостей принесу, посмотришь.
Она встала, разгладила юбку.
— И не вздумай жадничать, Ирина. Вся родня смотрит.
Дверь за ней закрылась. Я стояла посреди кухни, слушала, как гудит забытый чайник, и крутила обручальное кольцо на пальце.
Сто тысяч. Откуда?
Вечером я попыталась поговорить с Алексеем. Он сидел за столом, жевал оставшиеся котлеты и листал что-то в телефоне.
— Лёш, насчёт юбилея…
— М-м-м, — он не поднял глаз.
— Твоя мама хочет ресторан. Это очень дорого. Мы не потянем.
— Ну… это же раз в жизни, Ир, — он наконец посмотрел на меня. Усталый взгляд, мятая рубашка. — Маме шестьдесят. Давай не будем из-за этого ссориться.
— Я не ссорюсь. Я говорю, что у нас нет таких денег.
— Найдём, — Алексей потянулся за хлебом. — Может, премию дадут. Или в кредит возьмём небольшой.
— Ещё один кредит? — я почувствовала, как холодеет между лопаток. — Лёша, мы и так едва справляемся.
— Мама столько для нас делала…
— Она не спросила нас! — голос сорвался. — Она просто пришла и сказала — всё решено, платите. Это неправильно.
Алексей отложил телефон, посмотрел на меня с укоризной.
— Ирина, не начинай. Ты же знаешь, какая она. Всё равно по-своему сделает. Зачем нервы тратить? Уступи — и будет спокойнее.
Он встал, положил тарелку в раковину.
— Я спать пойду, устал. Терпи, Ир. Надо потерпеть.
Я осталась на кухне одна. Села на табурет, который ещё хранил тепло от свекрови утром. За окном моросил дождь.
Терпеть. Всегда терпеть.
На следующий день позвонила Лена, сестра Алексея.
— Ирин, привет! Слушай, мама сказала, что у неё юбилей. Мы с Витей по десять тысяч скинем на подарок. Вы-то сколько дадите? Ну вы же основные, понятное дело.
У меня перехватило дыхание.
— Лена, а ты в курсе, что ресторан на нас?
— Как на вас? — она замолчала. — То есть совсем на вас?
— Совсем. Сто тысяч минимум.
— Ого, — Лена присвистнула. — Мама сказала, что все складываются. Я думала, вы тоже долю какую-то… Ну, вы же рядом живёте, у вас зарплаты нормальные.
У вас зарплаты нормальные. Как будто этого достаточно, чтобы выложить сто тысяч по щелчку пальцев.
— Лен, нам очень сложно.
— Слушай, я не знаю, — она говорила уже холоднее. — Это между вами и мамой. Мы своё дадим, как решили. Пока!
Я положила телефон на стол. Руки дрожали.
Открыла семейный чат. Там уже шла переписка: тётя Галя писала, что привезёт торт, двоюродный брат Алексея спрашивал, во сколько начало. Все обсуждали праздник как свершившийся факт.
А потом я увидела сообщение Антонины Петровны:
«Дорогие мои! Спасибо, что не забываете свою старушку. Ирина с Лёшей всё организуют, они у нас молодцы. Жду всех 15 марта!»
Под сообщением — двадцать сердечек и восклицательных знаков.
Ирина с Лёшей всё организуют.
Я закрыла глаза. Чайник на плите снова вскипел — видимо, я поставила его автоматически и забыла. Вода бурлила, пар бил в потолок.
Что если я просто скажу нет?
Мысль была такой неожиданной, что я вздрогнула.
Нет. Просто нет. Не будем. Не можем.
Но сразу накрыл страх — холодный, липкий. Что будет? Скандал. Обида. Антонина Петровна обзвонит всех, расскажет, какая я жадная. Алексей будет ходить мрачный, виновато отводить глаза. Дети услышат, как бабушка плачет в трубку: «Они меня бросили».
И я, как всегда, буду виноватой.
Телефон завибрировал. Голосовое сообщение от Тамары, соседки с пятого этажа. Мы иногда пили чай на лавочке у подъезда.
— Ирин, слышала краем уха, что у тебя свекровь праздник готовит. Слушай, не дай себя объехать. Я вот со своей свекровью когда-то так же — она мне диктовала, что покупать, куда ездить. А я молчала, терпела. Потом как взорвалась — так до сих пор не общаемся почти. Но знаешь что? Не жалею. Лучше так, чем быть тряпкой. Не отдавай последнее. Ты кому должна: им или себе?
Я прослушала сообщение три раза. Голос Тамары был резким, но в нём звучало что-то… освобождающее.
Ты кому должна?
Я ехала в автобусе на работу. За окном — серые дома, мокрые дороги, облезающая реклама на стене. В салоне пахло влажными куртками и бензином. Радио шипело, играла какая-то попса.
Я смотрела на своё отражение в грязном стекле. Бледное лицо, круги под глазами, волосы собраны в небрежный хвост.
Когда я последний раз делала что-то для себя?
Купила себе помаду — в прошлом году. Сходила с подругой в кино — не помню когда. Новую одежду — только детям и Алексею. Себе — с распродажи, и то если оставались деньги.
А теперь хотят, чтобы я отдала последние накопления на чужой праздник.
Нет.
Слово прозвучало в голове чётко.
Нет. Не буду.
Я вышла на остановке, пошла к офису. Ветер трепал полы куртки, но мне вдруг стало легче дышать.
Вечером, когда дети делали уроки, я позвонила Тамаре.
— Слушай, а как ты тогда сказала? Своей свекрови?
Тамара засмеялась.
— Прямо. Села напротив и сказала: не будет этого. Я больше не позволю командовать моей жизнью. Ты взрослая женщина, я взрослая. Хочешь праздник — организуй сама или попроси помощи, а не требуй.
— И что она?
— Неделю не разговаривала. Потом привыкла. Сейчас даже спрашивает иногда, удобно ли мне, если она приедет. Представляешь? А я-то думала, мир рухнет.
Я повертела в руках чашку с остывшим чаем.
— А муж как отреагировал?
— Сначала психовал. Говорил, что я конфликтная, что надо было промолчать. Но потом увидел, что я спокойнее стала. Не ору, не плачу по ночам. И понял, наверное. Ирин, самое страшное — это первый раз. А дальше легче.
— Я боюсь, что останусь одна.
— Если проглотишь — останешься одна ещё быстрее. Только злее. И дети увидят, что мама — это тот, кто всегда сдаётся. Тебе оно надо?
Дети. Варя. Шестнадцать лет. Она наблюдательная, всё замечает. Вчера смотрела на меня странно, когда я молча вытирала слёзы над раковиной.
Какой пример я ей показываю?
В субботу Антонина Петровна снова пришла. На этот раз с распечатками меню.
— Вот, смотри. Я выбрала попроще, чтобы не слишком дорого. Холодные закуски, горячее, торт отдельно заказала. Алкоголь — сами купите, в ресторане дороже.
Она разложила бумаги на столе, будто раскладывала пасьянс.
— Я тут посчитала — если сэкономить на вине, уложитесь в девяносто тысяч. Это же не так много, правда?
Я стояла у плиты. Варила макароны Игорю. Деревянная ложка застыла в руке.
— Антонина Петровна, нам нужно всё обсудить.
— Что обсуждать? — она подняла брови. — Я уже залог внесла. Договор подписала.
— Без нашего согласия.
— А зачем согласие? Вы же не откажете мне. Я столько для вас сделала! Когда Лёша без работы сидел — кто помогал? Когда Варя болела — кто к ней приезжал каждый день? Я! А теперь, когда мне нужна помощь, вы что — отвернётесь?
Голос её становился всё громче. В комнате появилась Варя. Встала в дверях, скрестив руки на груди.
— Мы не отказываем в помощи, — я старалась говорить ровно, но горло сжималось. — Мы просто не можем позволить себе такие расходы. Может, сделаем проще? Дома, в узком кругу?
— Чтобы все надо мной смеялись? — Антонина Петровна вскочила. — Чтобы говорили — вот, у неё дети жадные? Нет! Я хочу нормальный праздник, как у людей!
— Но мы не люди разве? — вдруг спросила Варя.
Антонина Петровна обернулась.
— Ты что встреваешь? Взрослые разговаривают!
— Я просто спросила, — Варя щёлкнула резинкой браслета на руке. — Почему бабушка всегда решает за всех? Мама, ты разве согласна?
Я посмотрела на дочь. Она смотрела на меня внимательно, изучающе.
Мама, ты разве согласна?
— Вот! — Антонина Петровна ткнула пальцем в Варю. — Вот пример! Детей не воспитали, не уважают старших! Всё из-за тебя, Ирина. Ты их балуешь!
Что-то внутри меня сломалось. Не громко, не с треском. Просто тихо щёлкнуло, как закрывающийся замок.
— Антонина Петровна, — я выключила плиту. Положила ложку. Обернулась. — Мы не будем оплачивать ресторан.
Тишина.
Свекровь смотрела на меня, словно не поняла слов.
— Что ты сказала?
— Мы не будем платить за ваш праздник, — голос дрожал, но я продолжала. — Это слишком дорого для нас. Если хотите ресторан — ищите другие способы. Складывайтесь с родственниками. Берите кредит сами. Но не за наш счёт.
— Ты… — лицо свекрови покраснело. — Ты отказываешь мне?
— Да.
— Ты понимаешь, что ты делаешь?! — она схватила со стола бумаги, смяла. — Я тебя в семью приняла! Лёшу тебе родила! Внуков нянчила! А ты?!
— А я всё это время работала, готовила, стирала, убирала, — слова вырывались сами. — Я вставала в шесть утра, чтобы всех накормить. Я сидела ночами, когда дети болели. Я отказывала себе во всём, чтобы хватало на ипотеку и школу. И теперь вы хотите, чтобы я отдала последнее на праздник, который мне не нужен!
— Жадная! — Антонина Петровна шагнула ко мне. — Жадная и бессердечная! Я всем расскажу, какая ты!
— Рассказывайте.
— И не ждите, что я к вам ногой теперь! Всё! Забудьте дорогу к моему дому!
Она схватила сумку, рванула дверь. Обернулась на пороге.
— Лёша обо всём узнает! Он тебе этого не простит!
Дверь хлопнула.
Я стояла посреди кухни. Ноги подгибались. Села на табурет, вцепилась руками в столешницу.
— Мам, — Варя подошла, обняла меня за плечи. — Мама, спасибо.
— За что? — голос прорвался сквозь слёзы.
— За то, что не молчишь больше.
Алексей пришёл поздно. Я сидела на кухне, пила чай. Холодный, невкусный.
Он бросил сумку, прошёл в комнату. Я слышала, как он там что-то двигал, шуршал. Потом вышел.
— Мать звонила.
— Я знаю.
— Сказала, что ты отказала ей в помощи.
Я кивнула.
Алексей сел напротив, потер лицо руками.
— Ира, ну зачем ты так? Можно было по-другому…
— Как по-другому? — я посмотрела ему в глаза. — Молча отдать последние деньги? Взять ещё один кредит? Лёша, мы едва дышим! Ты это понимаешь?
— Я понимаю. Но она же мать…
— А я кто? — голос сорвался. — Я кто в этой семье? Обслуга? Та, которая всем должна и ничего не может хотеть для себя?
Он молчал. Смотрел в стол.
— Лёша, я не требую выбирать между мной и твоей мамой, — я говорила тише. — Но я больше не буду жертвовать собой ради чужих понтов. Хватит.
— А что теперь? Она же обиделась. Не будет с нами общаться.
— Пусть. Может, нам всем нужна пауза.
Он встал, прошёлся по кухне.
— Я не знаю, Ир. Мне сложно. Она звонила, плакала…
— Мне тоже сложно, — я тоже встала. — Мне страшно. Но я не могу больше так. Прости.
Алексей кивнул. Ушёл в спальню. Я осталась на кухне.
Варя выглянула из своей комнаты.
— Мам, ты молодец, — сказала она тихо. — Теперь я точно знаю, что можно говорить нет. Спокойной ночи.
Я обняла её. Крепко, долго.
Прошло три недели. Антонина Петровна не звонила. В семейном чате повисло молчание. Родственники писали изредка — осторожно, обтекаемо.
Алексей ходил угрюмый, но не давил. Я думала, он злится. Но однажды он сказал, возвращаясь с работы:
— Мать праздник отменила. Сказала, что не хочет скромно. Или никак.
Я ничего не ответила.
— Может, зря мы так, — добавил он неуверенно.
— Нет, — я посмотрела на него. — Не зря.
Он вздохнул, но спорить не стал.
Я сидела вечером на кухне. Варила себе чай. Игорь делал уроки за столом, Варя слушала музыку в наушниках рядом.
Тихо. Спокойно. Никто не требовал, не давил, не обвинял.
Я налила чай в кружку. Простую, белую. Добавила сахар. Отпила.
Горячо.
Впервые за долгое время я пила чай просто так — не между делом, не второпях, не думая, кому ещё налить.
Варя сняла наушники, посмотрела на меня.
— Мам, ты как?
— Нормально, — я улыбнулась. — Хорошо.
Она кивнула, снова надела наушники.
Я смотрела в окно. За стеклом моросил дождь, горели редкие фонари. Город жил своей жизнью.
И я — своей.
