— Вы же бездетные — куда вам столько денег? — заявила свекровь, стоя в дверях нашей кухни, с чашкой чая в руке, как будто это придавало её словам вес и законность. — Лучше бы помогли сестре. У неё ведь трое — по лавкам скачут.
Я замерла, ложка зависла над тарелкой с овсянкой. Муж, сидевший напротив, отвёл взгляд в окно. Он знал, что сейчас начнётся. Он всегда знал. Но молчал. Как всегда.
— Мам, — начал он неуверенно, — мы и так помогаем…И кроватку и подгузники.И одежду покупаем.И не только.А сколько деньгами помогали.
— Чем? — резко перебила она. — Раз в год игрушку купили? Пакет молока? Да у них и на это не хватает!Не унималась мать. У них же дети! Настоящие дети! А вы… — она сделала паузу, как будто искала нужное слово, но на самом деле просто давала мне почувствовать всю тяжесть её осуждения, — вы бездетные. Вам не понять.
Я положила ложку. Медленно. Стараясь не дрожать. Внутри всё закипало, но я знала: если сейчас сорвусь — проиграю. Она этого ждёт. Ждёт, чтобы сказать потом: «Вот видите, нервная, не материнская, не для детей».
— Мам, — сказала я спокойно, — мы не обязаны содержать вашу дочь. Мы живём на свои деньги. Работаем. Платим за квартиру, за машину, за лечение, за отпуск. У нас тоже есть жизнь.
Она фыркнула:
— Жизнь? Какая жизнь, если детей нет? Это не жизнь — это существование. А у Светки — трое ртов, трое сердец, трое будущих! Вы хоть понимаете, что значит — трое детей?
Я понимала. Понимала слишком хорошо.
—
Мы с мужем — Артёмом — поженились десять лет назад. Оба тогда работали в одной компании: я — бухгалтером, он — менеджером по продажам. Жили скромно, но стабильно. Мечтали о доме, о путешествиях, о детях. О детях — особенно.
Первые два года мы просто наслаждались друг другом. Потом начали планировать. Потом — пытаться. Потом — лечиться.
Сперва — гинекологи. Потом — эндокринологи. Потом — генетики. Потом — психологи. Потом — клиники за границей. Потом — донорские программы. Потом — усыновление.
Каждый этап — как восхождение на гору. Каждый — с надеждой. Каждый — с болью. Каждый — с падением.
Последний диагноз прозвучал как приговор: «Абсолютное бесплодие. Ни естественно, ни с помощью ЭКО, ни с донорами — шансов нет. Физиологически невозможно».
Мы сидели в кабинете, держась за руки. Я не плакала. Плакать было некогда. Надо было дышать. Просто дышать. Артём молчал. Его глаза были пустыми. Как будто кто-то выключил свет внутри.
Дома мы обнялись. Долго. Молча. Потом я сказала:
— Мы всё равно будем счастливы. Просто по-другому.
Он кивнул. Но в его глазах уже не было того огня, что был раньше. Того огня, который зажигался, когда он говорил: «Представляешь, наш малыш будет с твоими глазами!»
—
Свекровь, Лидия Петровна, всегда была… особенной. Не злой. Не доброй. Просто уверенной. Уверенной, что знает, как надо жить. Как надо рожать. Как надо тратить деньги. Как надо быть счастливым.
Её дочь — Светлана, младшая сестра Артёма — была её гордостью. Потому что родила троих. Потому что «продолжила род». Потому что, по её словам, «не зациклилась на карьере, как некоторые».
Света была… ну, мягко говоря, не слишком ответственной. Работала, когда хотелось. Чаще — не работала. Муж у неё был такой же — «в поиске себя». То есть, в поиске работы. Ни один трудовой договор не держался дольше трёх месяцев. То «не устраивали условия», то «начальник козёл», то «коллектив токсичный». А чаще всего — просто лень.
Но у них трое детей. Значит, они — святые. Значит, им всё можно. Значит, им должны.
—
— Ты понимаешь, что она делает? — спросила я Артёма вечером, когда мы лежали в постели. — Она ставит нас ниже. Ниже людей, которые не работают, не воспитывают, не учатся. Просто потому что у них есть дети.
Он вздохнул.
— Мама такая… Она не злая. Просто… другое время. Другие ценности.
— Ценности? — я села. — Это не ценности. Это шантаж. Эмоциональный террор. Она давит на нас, потому что знает — мы не ответим. Знает, что ты не сможешь ей отказать. Знает, что я не стану скандалить при детях.
— Ну и что делать? — он пожал плечами. — Говорить с ней? Она не поймёт.
— Тогда надо ставить границы.
— Какие границы? Она же мать.
— И что? Мать — не значит бог. Мать — не значит, что можно лезть в чужую жизнь и диктовать, как жить.
Он молчал. Я знала, что он согласен. Но не скажет этого вслух. Не сможет. Он слишком боится конфликта. Слишком боится её разочарования.
—
Следующий «запрос» пришёл через неделю. На семейном ужине. Опять у нас дома. Опять с детьми. Опять с криками, разбросанными игрушками и пролитым соком на моём новом диване.
— Артём, — начала Лидия Петровна, поправляя салфетку на коленях, — Света сказала, что у старшего в школе сбор на ремонт класса. Три тысячи с человека. У них, понятно, таких денег нет. Может, вы поможете?
Артём посмотрел на меня. Я — на него. Потом — на свекровь.
— Мам, — сказала я, — мы не обязаны оплачивать школьные сборы за племянников. Особенно, если родители не могут этого сделать. Может, им стоит… ну, не знаю… найти работу?
Она посмотрела на меня так, будто я предложила выбросить детей в окно.
— Ты серьёзно? — её голос дрожал от возмущения. — Ты предлагаешь матери троих детей идти на работу? А кто за детьми смотреть будет? Кто их кормить? Кто их в школу водить?
— Мам, — вмешался Артём, — Света не работает уже пять лет. Дети ходят в школу и сад. У них есть отец. Он тоже… в поиске. Может, пора?
— Он ищет нормальную работу! — взвилась она. — Не как вы — сидите на одном месте, как приклеенные! Жизнь проходит, а вы даже не пытаетесь что-то изменить!
Я чуть не рассмеялась. Мы с Артёмом работали без перерывов. Я — в одной компании уже восемь лет, он — шесть. Карьерный рост, премии, отпуска за свой счёт, чтобы не терять рабочие дни. Мы экономили, копили, планировали. А они — «ищут себя».
— Мам, — сказала я, — если ты считаешь, что мы живём неправильно — это твоё право. Но не лезь в наш бюджет. Мы не банк для Светы. Мы не обязаны спонсировать её выбор — не работать.
— Выбор? — она встала. — Это не выбор! Это судьба! У неё дети! А у вас — что? Пустая квартира и две зарплаты!
Я тоже встала.
— У нас — жизнь. Настоящая. С мечтами, с планами, с уважением друг к другу. А у Светы — хаос, безответственность и манипуляции. И да, у нас нет детей. Но это не делает нас хуже. Не делает нас «пустыми». Это делает нас другими. И это нормально.
Она замерла. Потом посмотрела на Артёма:
— Ты это слышишь? Ты позволяешь ей так говорить?
Он молчал. Смотрел в тарелку. Как всегда.
— Артём, — тихо сказала я, — скажи что-то.
Он поднял глаза. На секунду. Потом снова опустил.
— Мам, пожалуйста… давай не будем ссориться.
Это был ответ. Ответ, который я знала. Ответ, который убивал.
—
Ночью я не спала. Лежала, смотрела в потолок. Думала. О детях. О нас. О том, как мы пытались. О том, как плакали. О том, как молились. О том, как надеялись. О том, как смирились.
И о том, как нас теперь за это наказывают.
Утром я сказала Артёму:
— Я уезжаю. На неделю. К подруге в другой город.
Он испугался:
— Что? Почему? Что случилось?
— Ничего не случилось. Просто мне нужно… подышать. Подумать. Без твоей матери. Без её «бездетных». Без её давления.
— Я поговорю с ней…
— Ты уже десять лет «говоришь». Ничего не меняется. Ты не можешь ей отказать. Ты не можешь защитить меня. Ты не можешь защитить нас.
Он молчал. Потом обнял меня.
— Прости… Я… я не знаю, как быть.
— Я тоже не знаю. Но я больше не могу так жить.
—
Я уехала. Взяла отпуск. Улетела к Оле, моей подруге с университета. Та сразу всё поняла. Не задавала лишних вопросов. Просто обняла, поставила чай, включила музыку.
— Ты не обязана оправдываться, — сказала она. — Ни перед свекровью, ни перед мужем, ни перед обществом. Ты — не инкубатор. Ты — человек.
Я заплакала. Впервые за долгое время — по-настоящему. Без стеснения. Без страха, что кто-то увидит и скажет: «Вот, не мать — нервная».
Мы гуляли, смеялись, пили вино, смотрели фильмы. Я начала дышать. Начала чувствовать себя… собой.
Артём звонил каждый день. Сначала просил вернуться. Потом — извинялся. Потом — говорил, что мама звонит ему каждые два часа, требует, чтобы он «вернул жену на место».
— На какое место? — спросила я. — На место бездетной кормилицы для твоей сестры?
Он не ответил.
На пятый день он сказал:
— Мама хочет поговорить с тобой.
— Зачем?
— Она… обещала. Сказала, что поняла. Что больше не будет давить.
Я согласилась. Только потому, что устала. Только потому, что хотела верить, что можно всё исправить.
—
Разговор был… странный. Лидия Петровна говорила тихо. Почти шептала. Говорила, что «не хотела обидеть». Что «всё из любви». Что «в её время так было принято». Что «она не понимает, как можно жить без детей».
Я слушала. Молча. Потом сказала:
— Мама, я не виновата, что у меня нет детей. Я не виновата, что ваша дочь не хочет работать. Я не обязана платить за её выбор. И я не обязана терпеть, когда меня унижают за то, что я не могу изменить.
Она замолчала. Потом — неожиданно — заплакала.
— Я… я просто боюсь… — прошептала она. — Боюсь, что вы останетесь одни. Когда нас не станет. Кто вас поддержит? Кто будет рядом? У Светы — дети. А у вас… никого.
Я почувствовала, как что-то внутри меня дрогнуло. Не злость. Не обида. Жалость.
— Мама, — сказала я мягко, — мы не одни. У нас есть друзья. У нас есть жизнь. И мы её строим. Не так, как вы хотели. Но — свою. И это нормально.
Она кивнула. Плакала. Потом сказала:
— Прости… Я… постараюсь.
Я поверила. Наивно. Но поверила.
—
Вернулась домой. Артём встретил с цветами. С ужином. С извинениями. Мы обнялись. Плакали вместе. Казалось — начало новой жизни.
Но через две недели Света звонит Артёму:
— У Данилки аллергия. Надо срочно в частную клинику. Деньги нужны. Ты же поможешь?
Артём смотрит на меня. Я — на него. В глазах — мольба. Не «помоги». А «не отказывай».
Я киваю. Молча. Потому что устала. Потому что знаю — если скажу «нет», он всё равно даст. И будет чувствовать себя виноватым. А я — виноватой, что «не позволила».
Перевожу деньги. 15 тысяч. На «аллергию». Через день вижу в Инстаграме Светы — фото в кафе. С тортом. С бокалом вина. С подписью: «Наконец-то выдохнула! Спасибо тем, кто поддерживает!»
Я показываю Артёму. Он молчит. Потом говорит:
— Может, это не те деньги…
— Артём, — говорю я, — хватит.
—
На следующий день я подаю на развод.
Он в шоке.
— Что? За что? Почему?
— Не за что. Просто… я больше не могу. Я не могу жить с человеком, который не может защитить меня. Не может сказать «нет». Не может поставить границы. Я не могу жить в семье, где меня оценивают по наличию детей. Где мои деньги — не мои. Где моё горе — повод для упрёков.
— Но я люблю тебя!
— Любовь — это не только чувства. Это действия. А ты… ты бездействуешь. Ты позволяешь им убивать меня. По капле.
Он плачет. Умоляет. Обещает всё изменить. Говорит, что поговорит с мамой. С сестрой. Что поставит точку.
Я качаю головой.
— Ты говорил это десять лет. Ничего не изменилось. Я не могу ждать ещё десять.
—
Развод был тихим. Без скандалов. Без дележа имущества — всё делили поровну. Квартиру продали. Машины — тоже. Деньги — пополам. Никто никого не обвинял. Просто… конец.
Свекровь звонила. Плакала. Говорила, что «разрушила семью». Что «теперь Артём останется один». Что «Бог накажет».
Я отключила её номер.
Света тоже звонила. Сначала — с просьбами. Потом — с оскорблениями. Потом — с угрозами. Я заблокировала её.
Артём… Артём пытался вернуться. Месяц звонил. Писал. Приходил. Потом — перестал. Наверное, понял. Или смирился. Или просто устал.
—
Прошёл год.
Я сняла квартиру в другом районе. Устроилась на новую работу — выше по должности, выше по зарплате. Начала ходить на курсы фотографии. Путешествовала — одна. Впервые в жизни — одна. И это было… прекрасно.
Не потому что я «доказывала» кому-то. А потому что я наконец-то жила для себя.
Иногда думала о детях. О том, как могло бы быть. О том, как я бы их любила. Как бы укачивала. Как бы читала им сказки. Как бы защищала.
Но не плакала. Потому что знала — я бы защищала их так же, как пыталась защитить себя. И если бы кто-то сказал им: «Вы же бездетные — куда вам столько счастья?» — я бы встала на их защиту. До конца.
—
Вчера встретила Артёма в супермаркете. Он постарел. Появились морщины. Взгляд — усталый.
— Привет, — сказал он. — Как ты?
— Хорошо, — ответила я. — А ты?
— Нормально… Мама… в больнице. Инсульт. Лёгкий, но… всё равно.
Я кивнула. Не знала, что сказать.
— Света… опять без денег. Муж ушёл. Дети… в беде.
— Жаль, — сказала я. Искренне.
Он посмотрел на меня. Долго. Потом — тихо:
— Я скучаю по тебе.
— Я тоже, — ответила я. — Но не по той жизни.
Он кивнул. Понял.
Мы постояли ещё немного. Потом — обнялись. На прощание. Без слёз. Без драмы. Просто… как два человека, которые любили друг друга. Но не смогли быть вместе.
—
Сегодня утром я проснулась от солнца на лице. Заварила кофе. Включила музыку. Открыла окно. Посмотрела на небо.
И вдруг поняла — я счастлива.
Не потому что у меня есть дети. Не потому что у меня есть муж. Не потому что у меня есть одобрение свекрови.
А потому что у меня есть я.
Свои мечты. Свои границы. Своя жизнь.
И да — бездетная. Но не пустая.
А полная. Очень полная.
И это — моя победа.
