Боже, какая же я была дурочка! Верила в сказки о замужестве, где главная проблема – тюбик зубной пасты без колпачка и вечно поднятая крышка унитаза. Знала бы я тогда, что свекровь может обернуться настоящим стихийным бедствием… Губу-то раскатала, наивная!
Все началось в марте, словно весенняя гроза, предвещающая бурю. У Татьяны Николаевны, моей новоиспеченной свекрови, разболелись колени. «Что ж тут удивительного?» – скажете вы. Женщине шестьдесят пять, бывшая медсестра, всю жизнь провела на ногах. Я тоже так думала. Как же я ошибалась…
— Леночка, — прозвучал надтреснутый голос, полный такой вселенской скорби, будто дни Татьяны Николаевны сочтены, — ну, сделай милость… не могла бы ты меня… в поликлинику подбросить? Всего разок. Игорек как проклятый на работе, а мне в автобусе… ох, смерть как тяжело…
Я, вся в ворохе исписанных пятиклашечьих тетрадей, на секунду замерла. Что ж я, каменная, что ли? Подвезу, конечно. «Ласточка» моя стоит, права пылятся с институтской скамьи, вожу осторожно, как хрусталь. Разок – не обеднею.
— Конечно, Татьяна Николаевна, завтра утром буду.
— Ой, Леночка, золотце ты мое! — чуть не рыдания сквозь благодарность. — Такая ты отзывчивая… Не то что некоторые…
Намек, словно удар под дых, я проглотила. У ее подруги Валентины сноха, по словам Татьяны Николаевны, сущий цербер. Вечно у нее работа – главнее некуда, к врачам не допросишься, черствая, как сухарь.
В первый раз съездили – как по маслу. Она даже в «Пятерочку» меня затащила, горсть конфет сунула, благодарила без умолку. И закралась ко мне предательская мысль: может, напрасно я на нее исподлобья глядела? Может, и хороший человек, просто… с причудами.
Машка тут же перемену почуяла.
— Мам, а чего это бабушка такая ласковая стала? Ты же вроде говорила, что она…
— Маша, — оборвала я ее на полуслове, — некрасиво подслушивать чужие разговоры.
И ведь девчонка оказалась права. Раньше Татьяна Николаевна особой нежности ко мне не питала. Скорее, наоборот – колкости да намеки: сын, мол, у нее образованный, а я всего лишь «школьная учительница». Дача моя – курам на смех, а вот у Людочкиного сына жена – врач, и дача у них – загляденье, в Подмосковье, двухэтажная! Квартира наша – клетушка, а «молодежь, дескать, нынче не стремится». Стандартный набор придирок, как по писаному.
А тут вдруг – словно медом намазала. Я, дуреха, и поверила. Обрадовалась, как ребенок, – думаю, неужели мир в семье воцарился?
Не прошло и недели, как телефон вновь зазвонил.
— Леночка, солнышко, будь добра, выручи еще разок. Нужно анализы забрать…
И мы снова поехали. А потом – к кардиологу, окулисту, эндокринологу… За эти полтора месяца я районную поликлинику изучила досконально, лучше, чем родную школу.
Вместе с тем я научилась считать деньги. Бензин дорожал с каждой неделей, а ездили мы туда как на работу. Иногда и дважды в неделю! Пятьдесят километров в один конец – вот и набегало тысяч пять в месяц только на бензин. А у меня зарплата… учительская.
— Игорь, — говорю мужу вечером, с трудом подбирая слова, — может, твоей маме такси вызывать? Мы же так разоримся на этом бензине…
— Да что ты, — отмахивается Игорь, — какое такси пожилому человеку? Она же совсем слабая… Мама, кстати, тобой очень довольна. Говорит, ты у нас просто золото.
Золото… Интересно, а кто этому «золоту» стоимость поездок компенсирует?
Но я промолчала. Воспитана я была правильно: старших уважать, помогать ближним. Только тогда я еще не знала, что помощь может превратиться в непосильную повинность.
К маю кошмар начал набирать обороты. Татьяна Николаевна с умилением обнаружила, что у меня не только машина, но и – о, наивность! – свободное время.
— Леночка, — раздается ее голосок в субботу, в половине восьмого утра, — а ты не могла бы меня в «Ашан» свозить? Мне бы продуктов на неделю закупить, а сумки неподъемные, одной мне не справиться…
Вскакиваю, наспех глотаю завтрак, мчусь к ней. В «Ашане» она набирает провизии словно на случай ядерной зимы. Три тележки! Крупы, консервы, мясо, овощи – груз, достойный бурлака. Я, обливаясь потом, перетаскиваю это богатство в машину, а затем и в ее квартиру на четвертом этаже, где лифт, видимо, приказал долго жить.
— Спасибо тебе, солнышко мое, — щебечет она, чмокая меня в щеку, — какая ты у нас заботливая! Игорьку с тобой повезло…
А я стою, взмыленная, со скрученной спиной, и думаю: а мне-то с этого что? Кроме надорванной поясницы и чувства беспросветной безысходности.
Но это было лишь предвестие бури. Дальше покатилось, как снежный ком с горы:
— Леночка, а не могла бы ты мою подружку, Нину Степановну, с Черемушкинского рынка подхватить? У нее там сумки неподъемные, а автобусы, как назло, не ходят…
— Леночка, съезди в аптеку на Профсоюзной, там одно лекарство на целых двадцать рублей дешевле!
— Леночка, душенька, моя знакомая, Зинаида Петровна, в Боткинской больнице лежит, передачку ей отвезти надо…
-Моя личная жизнь закончилась от слова совсем!..Поехали туда,поехали сюда..
— Мам, ну когда же «Лужники»? Ты же обещала, концерт! — заныла Машка, дергая меня за рукав.
— Потом, Машенька, — отмахнулась я, — надо бабушке помочь…
— Когда это «потом»? — не унималась дочь. — Мы словно в клетке, месяц никуда не выезжали!
И тут меня словно обухом по голове: да я же заложница! Жертва собственной сердобольности.
А муж… Он будто отгородился стеной безразличия. Придет с работы, поужинает молча, уткнется в телевизор. На мои робкие попытки заговорить — дежурные, словно заученные фразы:
— Ну, чего ты волнуешься? Она же пожилая. Потерпи немного…
Потерпи! Волшебное слово мужчин, когда их лень становится непробиваемой стеной!
И вот, в один из обманчиво ласковых майских дней, терпение мое лопнуло с оглушительным треском. Усталость скрутила, словно старый механизм, не давая ни вздохнуть, ни выпрямиться. Дома, как зловещие надгробья, высились стопки непроверенных тетрадей – год учебный агонизировал, доживая последние дни, и тут – звонок.
— Леночка, милая, выручай! Не смогла бы ты меня к стоматологу отвезти? Зуб разболелся, адская боль, просто караул…
— Татьяна Николаевна, — прошептала я, борясь с подступающей истерикой, — я сегодня никак не могу. Устала смертельно, работы невпроворот…
В трубке повисла тишина, густая и зловещая, словно предвестник бури. Я уж подумала, связь оборвалась.
— Ах, вот оно что, — наконец прозвучал ледяной, как зимний ветер, голос, — понятно. Устала, значит. А то, что у меня зуб болит – это, конечно, пустяк, да? Ну-ну…
— Татьяна Николаевна, я просто…
— Ничего-ничего, — оборвала она меня, словно нить, — все я поняла. Позвоню-ка сыну, пусть знает, какая у него жена.
И бросила трубку! Безжалостно, демонстративно, как будто захлопнула передо мной дверь в свое сердце.
Через полчаса зазвонил Игорь. Я как раз хлопотала над ужином, поставила телефон на громкую связь – руки в муке.
— Мама сказала, ты отказалась ее к врачу везти, — выпалил он сразу, обвинительным тоном прокурора. — Что случилось?
— Игорь, я просто безумно устала…
— Смотри, какая жена у тебя непутевая! — завопила Татьяна Николаевна на заднем плане, словно коршун, почуявший добычу. — Старших ни во что не ставит! И дочь свою так же воспитает, помяни мое слово!
Внутри меня вскипела лава. Непутевая? Дочь неправильно воспитаю? Да как она смеет?! Ярость душила, не давая сказать ни слова.
После того памятного звонка я поклялась: хватит быть у нее на побегушках! Но стоило мне обозначить личные границы – разразилась настоящая буря.
В июне Татьяна Николаевна перешла в массированное наступление.
– Слушай, Игорек, – заявляет она, словно невзначай, – а дачку-то вашу Ленинскую неплохо было бы… того… мне на лето уступить.
Я едва не подавилась воздухом от такой наглости.
– В смысле? – выдохнула я, когда пришла в себя.
– В прямом, – невозмутимо отвечает она. – Вы там только по выходным появляетесь. А мне свежий воздух необходим, здоровье поправить.
Я вопросительно смотрю на мужа – молчит, как партизан на допросе. Глаза в тарелку вперил, жует, будто ничего не происходит.
– Татьяна Николаевна, – говорю максимально спокойно, – это моя дача. Я ее покупала, вкладывала деньги в ремонт…
– Ах, вот оно что! Жадничаешь, значит! – картинно всплескивает руками. – Вот и вылезла твоя истинная сущность! Родне отдохнуть не даешь!
А Игорь… Игорь начинает что-то невнятно мямлить о том, что «мама права, ей действительно нужен воздух», что «мы же можем и в городе пожить».
Можем! А кто спросил, хочу ли я «пожить в городе»?
В итоге дачу пришлось отдать. Куда деваться? Игорь смотрел на меня, как на последнюю эгоистку, Машка расстроилась – лишилась лета на природе. А меня злость душила, и я чувствовала себя абсолютно беспомощной пешкой в чужой игре.
Думала, на даче Татьяна Николаевна угомонится. Как бы не так! Через две недели – новый сюрприз. Звонит, вся сияет от счастья.
– А знаешь что, Леночка, я тут подумала… Буду подружек приглашать на дачу. По пятницам. Человек шесть-семь. Ты не против еду для всех приготовить? А то они издалека едут, проголодаются в дороге…
– Что?! – я не поверила своим ушам.
– Ну что такого? Обычная просьба. Ты же готовишь неплохо…
– Татьяна Николаевна, – отрезала я, – нет. Я не собираюсь готовить на семь человек каждую пятницу.
На другом конце провода воцарилось молчание. А потом – взрыв: оглушительный крик в трубку.
— Я Игорю все выложу! Пусть узнает, какая змея у него пригрелась! О гостеприимстве и слышать не хочет! На месте нормальной жены она бы не только пир закатила для моих подруг, но и дачу бы мне в дар преподнесла, чтобы я не унижалась, вымаливая ключи, словно нищенка под воротами!
Но настоящий удар судьбы ждал меня в сентябре. Татьяна Николаевна замахнулась на самое дорогое – на нашу крепость, нашу квартиру!
– Послушай, сынок, – щебечет она Игорю по телефону, словно соловей-разбойник (он, будто нарочно, включил громкую связь), – а не пора ли нам гнездышками поменяться? У вас ремонт свежий, как дыхание весны, поликлиника под боком, соцзащита рукой подать…
– Да, мама, – бормочет мой благоверный, – можно и подумать…
«ПОДУМАТЬ?!» Этот предатель посмел сказать «можно подумать» о нашей общей квартире, о нашем семейном очаге!
Я, словно ужаленная, вскочила с дивана и, не говоря ни слова, направилась в спальню. Извлекла из-под кровати старый, пыльный чемодан, который не видела света божьего лет пять. Распахнула дверцы шкафа и принялась складывать вещи – свои и Машкины, словно готовясь к бегству.
– Ты чего это удумала? – спрашивает Игорь, застигнутый врасплох моим стремительным действием.
– Собираюсь, – отвечаю ледяным тоном, не прерывая своего скорбного занятия. – Твой сладостный разговор с маменькой я имела «удовольствие» слышать.
– Да мы же просто варианты обсуждаем…
– Нет, – обрываю его, как струну. – Вы не обсуждаете. Вы выносите приговор. Без меня. Про мою дачу, про нашу квартиру, про нашу с тобой жизнь, которая, как мне казалось, у нас была одна на двоих.
– Лен, да ты чего? Мама просто хочет…
– Твоя мама – искусный кукловод, мастер манипуляций, – говорю я прямо, глядя ему в глаза, словно пронзая его душу. – И ты это прекрасно знаешь. Она плетет свои сети, а ты, словно марионетка, послушно дергаешься за ниточки.
– Но это же моя мать!
– А я – твоя жена! – выпаливаю я, словно клеймо. – Или была до сегодняшнего дня. Если ты не можешь выбрать между мамой и семьей, я сделаю этот выбор за тебя.
Игорь стоит, ошеломленный, как громом пораженный. В его глазах плещется неверие, он думает, что я блефую, что не посмею разрушить наш карточный домик.
– Лена, не руби с плеча… Куда ты денешься с ребенком?
– На дачу поеду. А ты оставайся здесь и танцуй под мамину дудку.
И что же он сделал? Побежал за Татьяной Николаевной! Привез ее, словно последний козырь из рукава, думая, что она усмирит мой бунт, вернет меня на место.
Свекровь явилась, торжествующая, потирая руки от предвкушения грандиозного скандала. Обожала она эти сцены, когда могла всех построить, как солдат на плацу, и показать, кто в доме истинный хозяин.
– Ну что, голубушка, – говорит мне она медовым голосом, от которого веет холодом, – слышу, взбунтовалась? Игоречек весь извелся… Что же стряслось?
Вот тут у меня чаша терпения переполнилась.
– Садитесь, Татьяна Николаевна, – произнесла я ледяным тоном, словно королева, обращающаяся к провинившейся служанке. – Поговорим по-взрослому.
Она села, предвкушая мои извинения, мои слезы покаяния, мои мольбы о прощении.
– На мою дачу вы больше не поедете, – начала я без обиняков, словно отрезая кончик галстука. – Квартирами меняться мы не будем. И ваши поручения я выполнять перестаю. С этой минуты.
Маска благодушной бабушки слетела с ее лица мгновенно, обнажив хищный оскал.
– Да как ты смеешь! – взвизгнула она, сорвавшись на визг, как старая пила. – Кто ты вообще такая? Учительница нищая! Я всю жизнь людей лечила, жизни спасала, а ты что сделала? Девка никчемная!
– Мама, ну хватит… – попытался вклиниться Игорь, словно робкий мышонок.
– Молчать! – рявкнула она на сына, как на провинившегося щенка. – Я этой… этой выскочке все выскажу! Эгоистка! Жадина! Думаешь, он без тебя пропадет? Таких, как ты, на каждом углу валяется!
Машка выглянула из комнаты, с испугом глядя на разгорающуюся бурю.
– И дочь свою воспитаешь такой же! – продолжала свекровь, размахивая руками, словно мельница. – Бессердечной и злой!
– Не смейте трогать мою дочь! – взорвалась я, как пороховая бочка.
– А что, правда глаза колет? Яблочко от яблоньки недалеко падает…
Тут Машка, не в силах больше выносить этот поток ненависти, не выдержала:
– Бабушка, ты неправа! – выкрикнула она дрожащим голосом, словно птенчик, выпавший из гнезда. – Мама хорошая! Она тебя везде возила, помогала, а ты только ругаешься и требуешь!
– Замолчи! – рявкнул Игорь на дочь, словно отбрасывая ненужную игрушку. – Не лезь в разговор взрослых!
И это он сказал своей двенадцатилетней дочери! Которая всегда была его защитницей, его ангелом-хранителем!
Все. Конец. Финита ля комедия.
Я взяла Машку за руку, словно спасая ее из огня.
– Иди в комнату, собирай самые необходимые вещи. Через полчаса мы уезжаем.
– Лена, постой! – кинулся ко мне Игорь, словно очнувшись от кошмара. – Ты куда собралась?
– Подальше от вас, – ответила я, отрезая последнюю нить, связывающую нас. – Разбирайтесь тут со своей мамочкой. А мы поживем отдельно и подумаем, нужны ли нам такие родственники, такие «любящие» люди.
Прошло уже три месяца с того дня. Живем с Машкой на даче, как Робинзоны на необитаемом острове. Провели отопление, утеплились, словно готовясь к долгой зиме. Дочка на автобусе в школу ездит, я на электричке на работу. Непривычно было сначала, словно окунулась в ледяную воду, но теперь даже нравится. Свобода!
Игорь звонит постоянно. Молит о прощении, умоляет вернуться, говорит, что мать его совсем измучила своими капризами, что он понял свои ошибки, что прозрел. Возможно, я и поверю ему когда-нибудь.
Но не сейчас. Пусть сначала научится говорить маме «нет». Пусть докажет, что семья для него дороже, чем мамино «хочу».
Первое время на даче было непросто. Отсутствие привычного комфорта, дорога до работы и школы, бытовые хлопоты, свалившиеся на мои плечи в двойном объеме – все это изматывало. Но зато я чувствовала себя хозяйкой своей жизни, а не марионеткой в чужих руках. Машка тоже преобразилась. Стала более самостоятельной, ответственной, помогала по хозяйству. И, главное, она снова улыбалась. Ее глаза перестали выражать ту тревогу и затравленность, которые я видела в них в последние месяцы нашей «совместной» жизни.
Однажды вечером, когда мы сидели у камина, греясь после долгого дня, Машка вдруг сказала: «Мама, а мне здесь нравится больше, чем в квартире. Здесь тихо и спокойно, и никто не кричит». Эти слова стали для меня лучшей наградой, подтверждением того, что я поступила правильно, выбрав свободу и спокойствие для себя и дочери.
Игорь продолжал звонить, писать, приезжать на дачу. Он действительно изменился. Стал более внимательным, заботливым, начал интересоваться нашими делами. Он больше не боялся перечить матери, начал отстаивать свою точку зрения. Татьяна Николаевна, конечно, не смирилась с нашим «изгнанием», но ее влияние на Игоря заметно ослабло.
Недавно Игорь предложил нам вернуться. Сказал, что продал квартиру и купил дом за городом, чтобы быть подальше от мамы и начать все с чистого листа. Я пока не дала ему ответа. Мне нужно время, чтобы подумать, чтобы убедиться в искренности его намерений, чтобы понять, смогу ли я снова доверять ему. Но одно я знаю точно: я больше никогда не позволю никому манипулировать мной и моей семьей. Свобода – это слишком ценный дар, чтобы его терять.
