Светлана устала. Не физически — физически она уже давно привыкла жить, как заведённая игрушка. Проснулась, поднялась, сварила овсянку, котов покормила, зеркало на шкафу протёрла, чтоб не бесило бликом. Всё привычно, всё как всегда. Только вот раздражение в ней дремало с утра, как старая кошка, что свернулась калачиком на душе — греет, и в то же время когти точит.
Андрей сидел за столом, щёлкал пальцем по телефону. Кофе в кружке остыл, но он всё равно пил — не замечая вкуса, не чувствуя запаха.
— А у тебя, между прочим, уже третий месяц тормозные колодки скрипят, — пробурчал он, не отрывая глаз от экрана.
Светлана даже не сразу поняла, что он с ней разговаривает. Потом вспомнила — да, скрипят.
— Ну да, скрипят. Ты же сам говорил — «до весны дотянут». Вот и дотягиваем.
Голос её был ровным, без обид и без страсти. Потому что обида давно истёрлась, как платочек в кармане — вроде и есть, а вытереть слёзы уже нечем.
Андрей посмотрел на неё. Коротко. И, как всегда, не в глаза, а мимо. На щеку. На плечо.
— Свет, ну не кипятись… — сказал он тем тоном, каким разговаривают с ребёнком, потерявшим шарик.
Вот тут ей захотелось встать, хлопнуть дверью, уйти, как в кино. Но не встала. Только поставила ложку, ровно, параллельно краю стола.
— Ты чего вдруг про колодки заговорил? Опять что-то задумал?
Он поёрзал на стуле, как будто пружина там вылезла и давит. Руки сцепил, глаза на чашку уронил.
— Ну, я к тому, что… может, машину бы уже… ну, того…
Светлана подняла брови. Спокойно. Без удивления. Удивляться ей давно разучилось.
— «Того» — это как? Расчленить? Похоронить? Или подарить твоей ненаглядной сестрёнке в честь её свадьбы?
Он поморщился, как будто ударили словом по уху.
— Да не твою ж! Просто… ну… продать. Деньги в общий котёл. Подарок Верочке. У неё, между прочим, жизнь начинается.
— А у меня, выходит, заканчивается?
Он засмеялся. Неискренне. Смех был как дыра в трубе — глухой и ненужный.
— Ну что ты, Свет. Ты же сама говорила — ездишь мало. Сейчас такие такси — как личный водитель. А Верочке — память на всю жизнь. Мы же семья.
— Мы — это кто? Я и ты? Или ты, твоя мама и твоя Верочка?
Он вздохнул. Долго, демонстративно, как будто нёс крест по коридору.
— Снова ты за своё.
— А ты — за чужое. За мою машину, например. Купленную на мои деньги, между прочим, до брака. Или это тоже теперь «общее»?
— Светлана, ты же знаешь — у нас всё общее. И чувства. И вещи. И дом.
Она посмотрела на него. Тихо. Долго.
— Хорошо. Давай тогда продадим твой ноутбук. Телевизор — тот, в котором только ты пультом управляешь. И диван твой — на котором ты дрыхнешь после каждой нашей «мирной беседы».
Он напряг челюсть. Замолчал. Потом выдохнул.
— Ты перегибаешь.
— Нет, Андрей. Я впервые говорю прямо. Просто ты привык, что я молчу. Глотаю. Уступаю. Я ж «девочка», как ты любишь напоминать.
Он подошёл ближе. Протянул руку к её стулу, не дотронулся.
— Ты просто ревнуешь. Привыкла жить одна, а тут семья, заботы… Надо же иногда идти навстречу. Уступать…
— Ага. Только всё время в одну сторону, правда?
Он опять вздохнул. Вот этот его тяжёлый вздох — как кувалдой по нервам. И ведь не первый раз.
— Я просто предложил. А ты сразу сцены.
— Это не сцены. Это разговор. Которого у нас не было уже полгода. Последний был, когда ты меня с днём рождения не поздравил. Потому что Верочке отпуск подбирали. В Турции.
Он замолчал. Поднял голову, хотел что-то сказать — и в этот момент зазвонил телефон.
На экране — Нина Петровна.
Светлана посмотрела на мужа.
Он, будто по команде, протянул руку.
— Это я возьму. Мама волнуется.
— Конечно волнуется, — сказала она тихо. — У неё же свадьба доченьки.
Он ушёл в коридор. Светлана осталась на кухне. Сидела, не шевелясь. Смотрела на ложку. Вдруг поняла — тормоза больше не скрипят.
Скрипела она. Внутри. Но больше — не будет.
И вот эта тишина, оставшаяся после — была не про мир. А про шторм, который начинается не с ветра. А с паузы. С очень долгой паузы.
Светлана вытерла руки о полотенце, повесила его на крючок и зачем-то заглянула в окно. Небо висело серым тряпьем, дождь капал, будто из дырявого крана, и тянуло чем-то кислым, мартовским. Всё было каким-то знаком — этот дождь, пятна на стекле, и то, как в груди ныло чуть правее сердца. Андрей молчал третий день. Не как обычно — с ворчанием и отрывистыми словами, а с таким деловым равнодушием, будто они соседи по лестничной клетке, случайно встретившиеся у мусоропровода. Ей бы раньше этого хватило, чтобы пойти на уступки, сварить что-нибудь вкусное и примирительное. Но теперь — нет.
Она больше не хотела быть «понимающей». Слишком часто она это слышала —
— Ну ты же женщина, уступи… Ей тяжелее, она младшая…
И каждый раз ей приходилось кивать, глотать, убирать свои желания подальше. За кулисы.
Телефон пискнул. Светлана достала его, прочитала сообщение — от Нинки, с которой они дружили с восьмого класса:
«Светик, ты это серьёзно? Он правда хочет, чтобы ты ПРОДАЛА МАШИНУ?!»
— Да уж, — пробормотала она и уселась на табурет у плиты. — Серьёзнее некуда.
Дверь хлопнула — Андрей пришёл. Мокрый, раздражённый, с этим своим несчастным зонтом, который сломался ещё в ноябре, но всё никак не доедет до помойки. Он скинул ботинки, не попав в коврик, и потопал на кухню.
— Привет, — сказала она, не оборачиваясь.
— Ага. Что на ужин?
— Курица с картошкой. Любимая Верочкина.
Он вскинул голову:
— Ты что, издеваешься?
— А что? — пожала она плечами. — Хотелось понять, чем она тебя кормит. Может, я что-то упустила за эти годы.
Он плюхнулся на стул. Сидел, не поднимая глаз. Потом выдохнул:
— Достала ты уже со своими подколками.
— А ты меня — со своей Верочкой.
Он хлопнул ладонью по столу:
— Свет, хватит. Она моя сестра. Родная. И я обязан ей помогать. А ты ведёшь себя… будто тебе все вокруг что-то должны.
Светлана усмехнулась — почти беззвучно, губами.
— Знаешь, что странно? Мне действительно казалось, что муж хотя бы иногда должен становиться на сторону жены. Ну, хоть в чём-то. А не предлагать отдать машину — ту самую, которую я купила до брака. За свои.
Он поднял глаза.
— Это не «твоя» машина. Это наша. Мы же семья. Живём вместе. Значит, общее.
— Общее, говоришь? — Она подалась вперёд. — Тогда давай и твой ноутбук продадим. И кресло, в котором ты сидишь, как король в изгнании. И телевизор. Всё — в общий котёл. На благо любимой невестки.
Он вскочил, стул скрипнул. Несколько секунд стоял, сжав кулаки. Потом процедил:
— Ты перегибаешь. Я просто предложил. А ты уже сцену устраиваешь.
— Это не сцена, Андрей. Это называется — разговор. Которого, между прочим, у нас не было с осени. Тогда ещё, когда ты забыл про мой день рождения, потому что у Верочки горело — путёвку ей срочно надо было найти.
Он отвернулся. Помолчал. Потом обернулся и с кривым лицом сказал:
— Ты просто ревнуешь. Привыкла быть одна. А теперь семья — тебе тесно. Ты ведь девочка…
— Не девочка я, Андрей. Женщина. И да, мне действительно тесно. Но не от семьи, а от того, что мне всё время надо быть удобной.
Они молчали. Даже дождь, казалось, стих. Только тиканье часов слышно было, как отсчёт.
— Знаешь что… — Он говорил тихо, почти по-доброму. — Живи одна. Раз такая самостоятельная.
Она не удивилась. Только посмотрела на него внимательно.
— Повтори.
— Я ухожу. Ты всё равно вечно всем недовольна. Я устал. Мне тоже хочется, чтобы меня принимали таким, какой я есть.
Он пошёл в спальню. Шкаф захлопнулся, вещи — в сумку. Торопливо, как будто боялся передумать. Светлана не шевелилась. Только смотрела на это, как на спектакль, в котором давно поняла — финал будет трагический, хоть музыка и весёлая.
— А маме своей скажешь? — крикнула она. — Или опять мне отдуваться перед ней?
Он глухо пробурчал:
— Мама давно предупреждала. Говорила — ты эгоистка.
Светлана встала. Не гневно, не трагично. Просто встала.
— Эгоистка — это она. Потому что воспитала сына, который не умеет быть мужчиной.
Он хлопнул дверью. Коты сдёрнулись с подоконника и скрылись под диван.
Светлана осталась одна. Потом медленно подошла к шкафу, достала сумку, перебрала содержимое. Паспорт. Документы на машину. Всё положила на стол, как бы показывая самой себе, что вот оно — уже началось.
Села за ноутбук. Напечатала:
«Подать заявление на развод онлайн».
Дождь снова застучал по стеклу. Автобус проехал, брызнув грязью на окно.
А Светлана вдруг почувствовала — впервые за долгое время — лёгкость. Не радость. Не победу. Просто лёгкость. Как будто сняли тяжёлую шаль с плеч. Или выключили звук.
Она посмотрела в окно — и впервые не увидела там мокрую серость. Только пространство. Где можно наконец жить.
Понедельник начался резко, как звонок в дверь в шесть утра. А внутри — всё тихо, будто не просто ночь прошла, а целая жизнь свернулась в узел и растворилась.
Светлана сидела в машине — не ехала и не собиралась. Просто сидела, будто ждала кого-то. Или себя. Впрочем, разве это важно?
Документы лежали аккуратно — паспорт, папка с бумагами, флешка, которую Андрей так и не отформатировал. Всё было на месте. Всё сделано. Подписи поставлены, заявление подано. Она вышла из здания, как будто вышла из собственной шкурки. Мокрый асфальт, чужие лица. Никто не плачет, никто не кидается ей в ноги, не умоляет остаться.
Значит — всё по-настоящему.
Телефон начал кричать уже через пару часов. Звонили, как водится, самые неподходящие. Не друзья. Не те, кто знал, как было тяжело. А те, кто всегда знал, как правильно.
Сначала — номер без подписи. Потом — мама. Потом — Нина Петровна. Конечно.
— Алло, Светочка? Это Нина Петровна. Я вот что подумала — вы всё испортили. Как же так можно?
— Добрый день, — сказала Светлана, глядя на ручку КПП, как будто та могла ей помочь не сорваться. — Что именно я испортила, Нина Петровна?
— Да семью, девочка моя. Семью! Из-за какой-то машины — такой скандал. Ну кому она нужна, ваша развалюха? Это же просто жест доброй воли. Женщина ведь должна быть гибкой, уступчивой. Это её роль.
— А вы не думали, что у женщины может быть роль пожить своей жизнью, без «уступок» на каждом повороте?
— Света, он не ночевал дома. У него может быть инфаркт. Вы об этом не подумали, когда заявление писали?
— А вы думали о том, что я уже два года просыпаюсь с ощущением, что живу в чьей-то тени? Что у меня сердце гудит, как трансформатор, когда Верочка входит в комнату?
— Вы неблагодарная. Вас приняли в дом, как родную.
— С тараканами, грибком в ванной и мамой, которая нюхала моё мыло, чтобы пожаловаться на запах?
— Как вам не стыдно… девка вы… бессовестная!
— Заявление подано, Нина Петровна. Машина остаётся у меня. Передайте Верочке, что она теперь может брать Андрея целиком. А вы — своё воспитание, свои рецепты жизни и свою щедрость — оставьте при себе. Скажите сыну, что всё. Развязались.
И Светлана, не дожидаясь ответа, сбросила вызов. Руке было горячо. Грудь поднималась и опускалась, будто в ней работал старый насос.
Вечером она вернулась в квартиру, как человек, вернувшийся в хату после долгой отсидки. Всё казалось знакомым, но не своим.
Открыла шкаф, достала чемодан. Не чтобы уехать. А чтобы выгрести.
Письма — туда. Билеты на концерты, где Андрей клевал носом. Подарочные упаковки духов, которые ей не шли. Фото. Свадебные особенно. Их — в коробку. Не выбрасывать. Пусть лежат, как свидетельства. Чтобы потом, когда будет легче, посмотреть и сказать: “Вот здесь я ещё не знала, что сама себе не нужна.”
Звонок. Резкий, как ложка о кафель.
Светлана не сразу пошла. Страшно. Или просто не хотелось. Открыла.
Верочка.
— Привет, — сказала она, будто заглянула не в бывший дом брата, а в фитнес-клуб. — Можно на минутку?
— Ну, если не на чай, то проходи.
Верочка прошла, как по минному полю. Села на диван, на краешек. Светлана подумала, что у этой девочки всегда был при себе внутренний дезинфектор.
— Я не ругаться. Просто неудобно. Мама вся на нервах. Андрей — сам не свой. А я… ну, я не просила эту машину. Серьёзно.
Светлана молчала. Смотрела. Как будто впервые в жизни увидела Верочку — не розовую, не холёную, а просто девочку, которая слишком долго играла в принцессу.
— Ты всегда получала всё, что хотела. И думала, что так и надо. А я — подвинься, уступи, будь умной, будь взрослой. Так, как вы любите. И в какой-то момент я поняла, что умная — это просто удобная.
— Ну, ты же могла сказать…
— А ты бы услышала? Андрей бы услышал? Вы же даже не слушаете. Только ждёте, когда я опять проглочу и сделаю по-вашему.
Верочка посмотрела в окно. За окном шёл дождь — мелкий, упрямый, как характер Нины Петровны.
— Ты правда подала на развод?
— Правда.
— Жалко.
— Не жалко. Просто страшно. Но всё, что новое — всегда страшно.
Верочка встала. На прощание кивнула.
— Ну… удачи. Надеюсь, найдёшь кого-то, кто будет ценить тебя. Не как дополнение к брату. А по-настоящему.
Светлана чуть усмехнулась.
— Сначала я найду себя. Остальное — потом.
Дверь закрылась. Квартира опять стала её. Только её. Не «их».
Светлана заварила чай. Чёрный. С бергамотом. Как любила. Села. Закуталась в плед, как в спасательный круг.
И заплакала.
Спокойно. Без крика. Как плачут люди, которые выжили.
Плакала не от одиночества. А от того, что впервые за долгие годы была с собой.
И — этого оказалось достаточно.
