Дверь хлопнула так, что в прихожей дрогнуло зеркало, купленное на «Авито» за тысячу рублей. Нина вздрогнула — опять. Опять он пришёл не в духе.
Она, как обычно, сняла куртку, повесила на крючок, поставила сумку на пол. В сумке гремели продукты: две пачки гречки, кефир, дешевый кусок курицы и, да, дезодорант. Тот самый, за который ей, конечно, сейчас достанется.
Пётр сидел в комнате перед телевизором, в майке, с пузиком, который уже давно не помещался в любимые джинсы. Пульт — в руке, носки — на журнальном столике. «Хозяин жизни», мать его.
— Опять деньги потратила? — не отрываясь от экрана, буркнул он. — Я же говорил: без моих разрешений ничего не покупать.
— Петя, — Нина старалась говорить спокойно, — дезодорант закончился. Мне на работу завтра идти. Я что, вонять должна?
— Ой, ну прям беда. Потерпела бы день-другой. Ты же не на свидание, а на работу идёшь. — Он ухмыльнулся. — Тебе всё равно никто там не смотрит.
Сердце у Нины неприятно сжалось. Это у него любимая песня: «ты серая, ты никому не нужна». Она давно уже не отвечала — знала, что бесполезно. Но внутри всё кипело от несправедливости.
Из кухни донёсся голос свекрови:
— Петь, а что там у тебя с ужином? Я супчик сварила, но мясо надо было купить!
Нина сжала зубы. Конечно, супчик она сварила. Воды в кастрюлю налила, картошки три штуки кинула и сидит довольная. А мясо — это всегда «Нинка должна».
— Ты мясо купила? — сразу обернулся к ней Пётр.
— Купила курицу, — Нина поставила пакет на стол.
— Курицу! — фыркнула свекровь. — Нормальные люди свинину берут, а не эту резину. Экономит она, понимаешь. На семье экономит!
Нина почувствовала, как стыд захлестнул с головой. Ей хотелось закричать, что она не экономит, а вытягивает из своей зарплаты всё возможное, чтобы эта «нормальная семья» вообще ела. Но язык прирос к небу.
Пётр выключил телевизор и развернулся к ней:
— Слушай, давай так. Мы больше не будем вот это всё мелочиться. Ты же знаешь, я скоро кредит закрою, и будет полегче.
— Кредит? — Нина моргнула. — Опять?
— А что? — он пожал плечами. — Нормально же. Я мужик, я решаю.
И тут он выдал то, от чего у Нины внутри всё рухнуло.
— А вообще, хватит из себя жертву строить. У тебя же наследство. Квартиру бабка оставила. Вот и пустим деньги в оборот. Нормально жить будем.
Нина не сразу поняла.
— Какое наследство?
— Ну ту квартиру, что в Электростали. Ты что, думаешь, она твоя личная? Мы же семья. Значит, общее. Я муж. Я решаю.
Он сказал это спокойно, даже с некоторой гордостью. Как будто поставил жирную точку в споре.
Свекровь сразу подхватила:
— Правильно, Петя. Молодец. Жена должна делиться с мужем. Чего это она одна распоряжаться будет?
Нина села на табуретку. В ушах звенело.
Эта квартира… Её бабушка выстрадала её на заводе, экономила, копила, и завещание составила только на Нину. Она туда даже ещё не ездила толком, только документы оформила. А теперь — «общее имущество».
— Нет, Петя, — тихо сказала она. — Это моя квартира.
Он вскинулся:
— Ты что, против меня? Ты вообще в своём уме?
— Вполне, — в голосе Нины впервые за долгое время прозвучала твёрдость. — Завещание на меня. Это моё личное.
Он вскочил, подошёл почти вплотную. Лицо покраснело.
— Ты у меня тут не умничай, ясно? Я сказал — общее. Я хозяин. Если надо, перепишем.
Свекровь уже подлетела из кухни:
— Нина, ты что, с ума сошла? Петя тебе муж, он за тебя в огонь и воду. А ты его предаёшь?
— В огонь и воду? — Нина горько усмехнулась. — Он за кредиты влезает, а я всё тяну. Я для вас обоих — банкомат.
Молчание повисло тяжёлое, густое. Пётр дернул её за руку:
— Ты у меня так не будешь разговаривать. Поняла?
Она вырвалась.
— Не трогай меня.
И вот тогда всё сорвалось. Он заорал, свекровь закричала, посыпались обвинения, что она «стерва неблагодарная». Нина схватила сумку и хлопнула дверью — впервые в жизни сама, а не из-под пинка.
Нина всю ночь ворочалась на диване у подруги Ларисы. Диван, конечно, старый, пружины упираются в бок, но здесь — тишина. Без ора, без чужих ног на столе и без вечного «где деньги, Зин?». Лариса, разведёнка с двадцатилетним стажем, только махала рукой:
— Да брось ты его давно надо было. Я вон как освободилась — аж помолодела на десять лет.
Но у Нины внутри вместо облегчения сидел липкий страх. Уйти — значит, признать поражение. А она ведь не из тех, кто сдаётся.
Утром звонок. Телефон дрожал на столике. Пётр.
Она не взяла. Через пять минут снова. Потом сообщения посыпались:
«Ты куда делась?»
«Вернись немедленно»
«Мы же семья»
«Я к тебе приеду»
«Без тебя мне хана, пойми»
Нина смотрела на экран и чувствовала, как злость медленно поднимается от желудка к горлу. Ещё вчера он был «хозяином», который решает, а сегодня — «хана ему».
Лариса усмехнулась:
— О, пошёл второй акт. Сначала орёт, потом плачет. Подожди, дальше ещё подарки будут. Купит шоколадку и будет думать, что всё простил.
Через день Пётр всё-таки явился. С чемоданом. Но чемодан — не его, а её.
Он стоял прямо в подъезде Ларисы и орал на весь двор:
— Нина! Иди сюда! Я твои вещи привёз!
Соседи, как мухи, уже прилипли к дверям и глазкам. Нина вышла. Он поставил её чемодан на грязный коврик.
— Вот и всё. Хочешь — живи где хочешь. Но квартиру мы продадим. Поняла? Это общая собственность.
— Нет, Петя, — голос её дрожал, но не от страха. — Завещание — на меня. По закону это моё личное имущество. Ты хоть тресни.
Он шагнул ближе, покрасневший, губы дрожат.
— Да мне плевать на твои законы! Ты жена! Всё, что твоё — моё!
Сзади вышла Лариса, в халате и тапках, с сигаретой.
— Мужик, ты бы полегче. По закону, она права. Наследство — личное имущество. Читал хоть раз Семейный кодекс?
— Да пошла ты… — Пётр отмахнулся.
— Сам пошёл, — спокойно ответила Лариса и втянула дым. — Тут мой подъезд, я полицию вызову, если ещё раз орать будешь.
Нина смотрела на чемодан. Смешно — он думал, что если выставит её вещи, она приползёт. А у неё вдруг внутри всё стало ясно, как в морозное утро. Он её боится. Боится потерять источник денег.
— Забирай свои кредиты и свою мамочку, — сказала она тихо. — Я не вернусь.
Пётр схватил её за руку.
— Ты с ума сошла? Ты без меня — никто! У тебя зарплата копейки! Ты жить на что будешь?
— А ты думал, я и дальше буду тянуть? — Нина вырвала руку. — Нет. Всё, Петя.
Свекровь позвонила через час. Голос — как ножом по стеклу:
— Нина, ты не имеешь права рушить семью! Я на тебя в суд подам, поняла? Мой сын без квартиры останется!
— Он и так без неё, — ответила Нина. — Это моё наследство.
— Стерва! — и трубка захлопнулась.
Вечером Нина открыла чемодан. Внутри — всё, что он наскреб: три блузки, джинсы, бельё. Ни документов, ни паспорта, ни карточек. Всё оставил у себя.
— Красавец, — сказала Лариса. — Думает, без бумаг ты и шагу не сделаешь.
И это был уже не страх, а вызов. Нина пошла в МФЦ, написала заявление о перевыпуске паспорта и карты. Заблокировала старые счета. И впервые за долгое время почувствовала: она управляет хоть чем-то.
Пётр продолжал названивать. То угрожал:
— Я тебя из квартиры вышвырну, у меня связи!
То умолял:
— Вернись, я без тебя пропаду.
Нина молчала.
А однажды вечером Лариса, глядя на неё поверх кружки с чаем, сказала:
— Ну что, девочка, ты сделала первый шаг. Теперь готовься — будет война. Он так просто не отстанет.
Нина кивнула. Она это знала. Но внутри — впервые за многие годы — было не стыдно, не страшно, а удивительно спокойно.
Она готова.
Нина переехала в бабушкину квартиру. Электросталь — не Москва, конечно, но после тесной клетки со свекровью и Петром двухкомнатка казалась дворцом. Белые стены, старый паркет, запах какой-то свободы, перемешанный с бабушкиными духами, въевшимися в мебель.
Первые дни она ходила, как во сне. Варила себе простую кашу, пила чай на кухне у окна, смотрела на двор с облупленными гаражами и не верила, что это всё — её. Никто не командует, не требует отчёта за потраченную сотню рублей.
Но радость была недолгой.
Через неделю пришёл он.
Звонок в дверь — резкий, требовательный. Нина знала: Пётр. Сердце бухнуло, но она открыла.
Он стоял в проёме — красный, с перекошенным лицом, рядом мать, в шубе поверх домашнего платья, с торчащими из-под капюшонами бигуди.
— Ну что, — начал Пётр, — поиграла в самостоятельность? Теперь пускай. Мы сюда переезжаем.
— Куда? — Нина прищурилась.
— В эту квартиру, — сказал он, как будто обсуждал поход за хлебом. — Я твой муж. Значит, имею право.
Свекровь добавила, скрестив руки:
— Ты обязана пустить семью. Это наш общий дом.
Нина впервые рассмеялась. Смех вышел злой, колючий.
— Ваш дом — это ваша двушка в Москве. А это — моё наследство. По закону вы тут никто.
Пётр шагнул в квартиру, прямо на неё.
— Да я тебя здесь сама… — начал он, но Нина уже подняла телефон.
— Шаг сделаешь — полицию вызову.
Он замер. Мать зашипела:
— Ах ты, тварь неблагодарная! Мы тебя подняли, а ты нам дверь закрываешь?
— Подняли? — Нина почувствовала, как внутри нарастает какая-то сила, такая, что дрожь в руках сменилась твёрдостью. — Я вас кормила, я кредиты тянула. А теперь всё. Хватит.
Она нажала кнопку — звонок в полицию. Громко, специально. Чтобы слышали.
Пётр побледнел.
— Ты что, совсем? Это же семья!
— Нет, Петя. Это не семья. Это кабала. И конец ей прямо сейчас.
Свекровь пыталась орать, толкнула её плечом, но дверь захлопнулась. За ней остались визг, удары кулаком, угрозы. Нина стояла, прислонившись к двери, и впервые за много лет улыбалась.
Через месяц она подала на развод. Через полгода работала бухгалтером в небольшой фирме — спокойно, уверенно, без вечного страха перед телефоном. Вечерами заваривала себе чай, садилась на кухне и думала: «Свобода оказалась прекрасной».
А Пётр…
Он ещё пару раз приходил, кричал, слал СМС: «Без тебя я пропаду». Но Нина уже знала: он пропадёт сам. Без неё. И это больше не её проблема.
Точка.
