Ольга перевернула котлеты на сковороде и вздохнула. На кухне пахло жареным мясом, луком и немножко — разочарованием. Вон та плитка у раковины откололась ещё зимой, а Дмитрий всё обещал найти мастера. Да и котелок на душе трещал от перегрева: третий день подряд звонила Елена Сергеевна — сначала с «добрыми» советами по ведению хозяйства, потом с новой новостью:
— Мы тут с Алексеем подумали, Олечка… Времена-то нынче тяжёлые. Квартиру нам приходится сдавать. Да и тебе не мешает поддержка, а? Всё-таки я — мать Дмитрия, не чужая же…
— Поддержка — это когда кто-то приходит и моет полы, а не раздаёт указания, — буркнула Ольга, выключая плиту. В голове уже нарисовалась картина: свекровь на диване, Алексей в одних носках шаркает по кухне, Дмитрий вежливо предлагает им остаться подольше, «пока не наладится». А налаживаться, зная Алексея, не будет никогда.
Когда Дмитрий вернулся — с полусухим букетиком из метро и выражением виноватого лабрадора на лице — Ольга уже знала, что это будет не обычный вечер.
— Оля… маме с Лёхой совсем плохо. Они без квартиры, деньги только на пару месяцев есть. Ну… можно они у нас немного поживут?
— Сколько — немного? — Ольга не смотрела на него, аккуратно перекладывая котлеты в пластиковый контейнер.
— Ну, пока с квартирой не решат. Мама говорит, арендаторы там на три месяца минимум…
— А Алексей, простите, инвалид? Работать не может? Или он с мамой — в комплекте?
Дмитрий почесал затылок. Было видно, что он готовился к этому разговору, но в голове всё равно осталась каша.
— Ну что ты начинаешь. Лёха сейчас между проектами, а мама… ну, ей тяжело одной. Ты же знаешь, у неё давление. Ей некуда больше идти.
— Да хоть к чёрту на рога! — Ольга повернулась, глядя прямо ему в глаза. — Знаешь, что будет? Она будет указывать мне, как солить огурцы. Алексей будет сидеть у телека и ныть, что жизнь несправедлива. А ты будешь стоять посередине, как пугало огородное, и разводить руками.
— Ну хватит! — Дмитрий резко бросил букет на стол. — Это моя семья. Ты вообще могла бы быть человечнее!
— А ты мог бы быть мужчиной, — тихо сказала она, оборачиваясь к раковине.
Через неделю в квартире пахло «Клином», варёными яйцами и духами «Чёрная жемчужина» — визитная карточка Елены Сергеевны. Алексей обосновался в комнате для гостей, которую Ольга когда-то хотела превратить в кабинет. Весь день он лежал в трениках и играл в телефон.
— Олечка, а у вас в духовке таймер не работает, да? Надо будет починить. В моей старой квартире — всё как часы. Там духовка с конвекцией была… — свекровь дышала ей в спину, пока та вынимала запеканку.
— У нас тут духовка без конвекции и без вмешательства, — сквозь зубы ответила Ольга.
— Что ты, что ты. Я же просто помочь хочу. Ты у нас девочка молодая, хозяйка неопытная. Знаешь, как Дмитрий любил мой гуляш?
Ольга молча приподняла бровь. Гуляш был кодовым словом. Как и «моя квартира». И «помочь хочу».
К утру субботы в холодильнике поселились четыре кастрюли, сваренных Еленой Сергеевной. Алексей жаловался на бессонницу, из-за чего вставал в час дня и смотрел боевики на полной громкости. Дмитрий уходил на работу всё раньше и позже возвращался.
А в голове Ольги копилась злость, как надувной матрас — от которого уже кружится голова, но ты всё надуваешь, чтобы «не ударить в грязь лицом».
На кухне свекровь уже в четвёртый раз за утро теребила скатерть.
— Олечка, милая. Я не хочу вмешиваться, но надо бы купить новые занавески. Эти… ну, неуютно с ними.
— Занавески вам неуютны, Елена Сергеевна? — Ольга положила ложку на стол. — А может, вам и квартиру новую подавай? Или — лучше! — верните свою старую, и я спокойно верну себе жизнь.
Дмитрий появился ближе к полуночи. Уставший, с помятым галстуком и лицом человека, который понял: тучи сгущаются.
— Мы поругались, — бросила Ольга.
— Кто?
— Я и твоя мать. Ну как… Поругались — громко сказано. Я высказала, а она сделала вид, что обиделась. Сказала, что «таких как я» надо в школе воспитывать.
— Ну ты же понимаешь, она — пожилой человек, ей тяжело… — начал он.
— Знаешь, — перебила Ольга, — а мне тяжело, когда мой муж не способен защитить наш дом. Этот дом. Наш. Но судя по твоему выражению, теперь он и не совсем наш, да?
Дмитрий опустился на табурет. Помолчал. Посмотрел на руки.
— Я просто не хочу ссор. Мы семья…
— Мы? Или вы? — Она смотрела прямо, без дрожи. — Потому что пока я — одна в этой семье, кто пытается держать баланс. И мне это уже надоело.
Она не спала почти до утра. Убирала. Мыла ванну. Стирала полотенца. Стирала злобу и обиду, но они, как жир на кухонной плите, держались крепко.
На следующее утро она подошла к зеркалу. Посмотрела на себя — растрёпанную, с мешками под глазами и стойким запахом чужой женщины в доме.
— Всё, Оля. Довольно. — Сказала себе. — Сегодня начнём по-другому.
***
Утро началось с того, что Алексей пролил кофе на диван.
— Оль, ты не поверишь, оно само как-то! Я только руку протянул, а оно — хляп! — Он стоял посреди зала, застывший, как школьник с двойкой в дневнике. На губах — глупая улыбка, в руках — пустая кружка.
— Тряпку бери. Мыло, воду — и оттирай. Это не гостиница, — коротко ответила Ольга, проходя мимо.
На кухне уже ждала свекровь — в халате с леопардовым принтом и с миской варёной овсянки.
— Утро доброе, Олечка. Я тут подумала: вам с Димой не мешало бы на работу поближе к маме перебраться. А то мало ли… давление, голова, Лёшка… — начала она с улыбкой, как будто уговаривала взять ещё одну порцию оливье.
— Елена Сергеевна, вы уже перебрались. Давайте без новых инициатив, — Ольга налила себе чай и села за стол. — У нас тут не коммуналка.
— Ну ты не обижайся. Просто я как мать волнуюсь. И за тебя тоже. Дмитрий, кстати, жаловался, что ему ужин жирноват. Мой желудок вот твои котлеты тоже не принимает. Может, сковороду у тебя какая-то не та? У меня дома всё было чугунное.
— Может, вы туда и вернётесь? Вместе с чугуном? — спокойно, не повышая голоса, предложила Ольга. — А я тут как-нибудь с алюминием перебьюсь.
Вечером, когда Дмитрий вернулся, Ольга ждала его с блокнотом в руках.
— Что это? — он снял куртку и окинул взглядом аккуратно накрытый стол. Ольга нарочно выложила на скатерть бокалы и свечу, словно ужинали в ресторане, а не в осаждённой крепости.
— Это — список. «Нормальной жизни», которую ты мне обещал, когда мы расписались. — Она ткнула в блокнот. — Первое: свобода в своём доме. Второе: уважение. Третье: порядок. Ни одного пункта не соблюдено.
— Оль, ты всё преувеличиваешь. Ну, мама не вечна, ей сейчас тяжело… Лёха — да, он безответственный, но он же родной брат. Ну сколько он там поживёт?
— Пока ты не постареешь и не начнёшь втихаря носить ему деньги из пенсии, — съязвила она. — А пока он живёт, мне тут места нет. В моей квартире. Заметь — моей. Потому что куплена она на мои деньги, ещё до свадьбы.
— А что, мне теперь на коленях у тебя прощения просить за свою семью? — в голосе Дмитрия появился металл.
— Нет. Просто объясни: ты кто в этом доме? Хозяин? Или мальчик на побегушках у мамы?
Он замолчал. Весь вечер прошёл в тишине — если не считать грохота телевизора, где Алексей смотрел «Ментовские войны», и звона кастрюль на кухне, где Елена Сергеевна варила «нормальный суп», потому что «этот ваш борщ — без души».
Через пару дней случился эпизод, который стал контрольной точкой.
Ольга возвращалась с работы, еле волоча ноги. В сумке — продукты и счёт за ЖКХ. У подъезда курил Алексей.
— Ты чего здесь? Ключи забыл? — спросила она, уже предчувствуя неладное.
— Не, меня мама выгнала. Типа — иди устройся на работу, тогда приходи. Прикинь?
— Угу. Гениально. Через два месяца совместной жизни она догадалась, что сыну тридцать шесть и он нигде не работает.
Алексей пожал плечами и затянулся.
— Мне-то чё. Схожу к Лёхе, там перекантуюсь. А ты держись, Оль. Ты нормальная, хоть и строгая. А мой брат — он маму не переспорит, сам знаешь.
Когда Ольга зашла домой, в прихожей было тихо. Только на кухне раздавались глухие всхлипы. Она заглянула — Елена Сергеевна сидела на табурете, утирая нос носовым платком.
— Ну-ка? — осторожно спросила Ольга, без иронии.
— Я старая. Никому не нужна. Сына испортила. Второго — вообще профукала. А ты… ты же меня ненавидишь, да?
Ольга вздохнула. Села рядом. Не касаясь, просто — рядом.
— Я не ненавижу. Я устала. Понимаете, вы пришли, и всё в доме изменилось. Я чувствую себя гостьей. Мне нельзя дышать не так, готовить не то, жить не по расписанию.
— Но я хотела как лучше… Я думала — мы семья…
— Вот именно. А в семье уважают границы. А не заползают с ногами в душу, в шкаф и в холодильник.
Вечером они с Дмитрием поговорили.
— Твоя мама — не монстр. Но и не святая. Она вмешивается. Постоянно. И ты её не останавливаешь. — Ольга говорила спокойно, без истерики, просто по пунктам. — А я не для этого вкалывала двадцать лет, чтобы делить ванну с твоей семьёй.
— Что ты хочешь?
— Чтобы они уехали. Через неделю. Я не выставляю их на улицу. Я даю срок. Ты — решай. Или они. Или я.
Он молчал долго. Потом сказал:
— Я не знаю, как так вышло. Я думал — это временно.
— Всё, что временно — становится постоянным, если его не остановить.
Неделя прошла как в тумане. Елена Сергеевна перестала вмешиваться — готовила отдельно, еду не комментировала. Алексей ночевал у приятелей, а потом как-то сам собой исчез из дома.
В воскресенье Дмитрий встал рано и сел за кухонный стол. Перед ним лежали его паспорт и банковская карта.
— Мы съедем, — сказал он, не поднимая глаз. — Мама поживёт у знакомой. Я — с ней. Если ты когда-нибудь захочешь… Ну, позвони.
Ольга кивнула. И ушла в спальню.
Она не плакала. Просто мыла полы и думала, как будет жить одна. Тихо, спокойно. Без чужих голосов, без запаха чужих духов и бесконечных намёков.
В дверь он не постучал. Только ключи на столе оставил.
***
Прошла неделя. В квартире было так тихо, что поначалу Ольга вздрагивала от собственного дыхания.
Она теперь просыпалась не от запаха жареного лука на кухне и не от стука кастрюль, а от будильника. Делала кофе в своей любимой кружке с отколотым краем — той самой, которую Елена Сергеевна однажды «случайно» выбросила, назвав её «уродливой».
В холодильнике не было жирного холодца, закупленного «для Дмитрия», и никто не комментировал, что ужин слишком острый, а борщ не «как в детстве».
— А теперь, Ольга Юрьевна, живём, как взрослые, — шептала она себе, доставая стиральный порошок. — И дышим полной грудью.
В субботу она впервые за долгое время пригласила в гости подругу. Галка — бойкая, худая, вечно с короткой стрижкой — открыла бутылку белого и уселась на табурет с видом психоаналитика.
— Ну и что теперь? Развод?
— Пока просто молчание, — Ольга вздохнула. — Он ушёл без скандала, даже вещи не все забрал. Как будто — пауза.
— А ты чего хочешь? — спросила Галя, глядя в упор.
Ольга замерла. Ответа у неё не было.
Ответ пришёл через две недели, когда ей позвонил нотариус.
— Ольга Юрьевна? Вам нужно подъехать. По делу наследства.
— Простите, какого наследства?
— Квартира. Бабушкина. По завещанию вы — наследница.
Оказывается, бабушка по отцу — с которой Ольга почти не общалась в последние годы — оставила ей двушку в Черёмушках. Старая, убитая, но с окнами в парк.
Когда Ольга приехала туда, её сердце сжалось. Потолки в трещинах, обои цвета чайной розы, мебель времён Брежнева. Но в шкафу — старый альбом с фотографиями, где маленькая Оля сидела на табурете в платочке, держа в руках плюшевого медведя.
На последней странице — фотография самой бабушки и записка: «Чтобы ты всегда знала — у тебя есть своё место в этом мире».
Вернувшись домой, она позвонила Дмитрию.
— Привет. Я… получила квартиру.
— Правда? — он замолчал. — И что ты будешь делать?
— Не знаю. Пока привожу в порядок. Может, перееду. Мне кажется, она про меня всё понимала. Даже когда мы не разговаривали.
— Ты счастлива?
— Пока — спокойна. Этого уже достаточно. А ты?
Дмитрий не ответил. Только тихо выдохнул.
— Мама… Мама собирается уехать к сестре в Сочи. Алексей… куда-то исчез. Я тут… один. И понял, что без тебя всё — пусто.
— Ты это понял, когда холодильник перестал сам собой наполняться?
— Нет, Оля. Я это понял, когда начал каждое утро пить кофе в одноразовом стаканчике. Без тебя.
Через три дня он приехал. Стоял у порога с букетом жёлтых тюльпанов, ссутулив плечи, в джинсах, которые на нём всегда выглядели слишком мальчишески.
— Если ты не пустишь — я пойму, — сказал он. — Только дай мне сказать последнее.
Ольга молча открыла дверь. Он вошёл, осмотрелся, задержался взглядом на пустом крючке, где раньше висел его рюкзак.
— Я знаю, что был тряпкой. Я думал — если не спорить с мамой, если подождать, всё само уладится. Но ты была права: то, что терпишь — остаётся навсегда.
— И?
— Я хочу жить по-другому. Без мамы за спиной. Без вины перед всеми. Только с тобой. Если ещё можно.
Ольга не ответила сразу. Она смотрела на него, как на чужого. А потом вдруг поняла: да, он изменился. Чуть. Но изменился. И в этом была её заслуга.
— А ты готов… переехать?
Он удивился:
— Куда?
— В Черёмушки. Там всё с нуля. Без привычек, без прошлого. Только я, ты… и старая плитка, которую нужно отодрать.
Он улыбнулся. По-настоящему, без дежурной вины в глазах.
— Отодру. И стены перекрашу.
— Тогда — попробуем. Только маму не зови. Даже в гости.
— Обещаю.
Они уехали через неделю. С вещами, с новой сковородой, с парой ящиков книг. Ольга больше не смотрела назад.
И да, на кухне в новой квартире появилась её любимая чашка с отколотым краем. Теперь — в почётном месте. Символ.
